путь самурая, светел и чист —

Выбери этот путь.

Тогда увидишь – всех впереди

Ждет ослепительный свет,

А ты путем самурая иди,

Поскольку иного нет…

…От пагод доносится тихий звон.

Пришла пора отдохнуть.

Есть путь самурая – легкий, как сон,

Ты выбрал правильный путь.

Хокку-шмокку

По теням, по солнечному свету

Ветер гонит старую газету,

Жизнь подобна этому полету…

Мой ангел

Стихает вьюга над полями,

Рой бесов прочь летит трубя.

Шепчу озябшими губами —

Мой ангел, сбереги себя!

Сшибают грозы звезды в мае,

Ветра ревут, дубы валя.

А я кричу, гортань срывая —

Мой ангел, сбереги себя!

Искрится белой ночью лето,

Речные волны серебря,

Пою, как строки из Завета —

Мой ангел, сбереги себя!

Дожди грибные иссякают,

Под иней прячется земля,

Молчу. И в сердце льдинка тает —

Мой ангел, сбереги себя!

Марш поэтов

Мы плотью различны, но крови одной,

Нас всех накрывает небесной волной.

Несет и качает нас звездный Гольфстрим,

Чернильницы чистим и перья вострим.

Седлайте же, братья, крылатых коней,

Скорее доверимся доле своей.

Кому суждено покоренье миров,

Кому – избавленье от боли и снов.

Одним – возвращение в блеске наград,

Другим – катафалк и последний парад.

Кому-то святыми назначено стать,

А кто-то предаст и продаст нашу рать.

Но это не скоро, друзья. А пока

Дорога ясна и прекрасна строка.

Подковы рифмуют и ритм их жесток,

А солнце, как прежде, зовет на восток,

И север играет Полярной звездой…

Мы плотью различны, но крови одной.

Тосты Чеширского кота

Серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой.

А жизнь – это серьезно?

О да, жизнь – это серьезно! Но не очень…

Л. Кэрролл

Это начало

Ну вот, пока водка остывает, и дамы расставляют закуски, а кто-то из знатоков вот-вот начнет выкладывать на багряные угли шашлыки и кебабы, у меня есть возможность сказать пару слов.

Я ведь как понял, что в Израиле вполне можно жить? Как понял, что тут нормальные люди, и что все устроится?

Я это понял, когда и близко еще не собирался никуда ехать, а питал себя надеждами, что и на доисторической родине вот-вот настанет лепота во всех сферах.

Короче, году так это в девяносто шестом (да-да, в прошлом веке!) родители мои отправились в Землю Обетованную. В гости к маминому брату, который уже процветал там махровым цветом, года уже как четыре (Большая Алия! Миллион наших приехало, не хухры-мухры, поднимать ближневосточный уровень жизни до приемлемого.)

Отец мой в то время приобрел видеокамеру и снимал всюду подробные фильмы с длиннющими, a la Тарковский, планами. Фильмы эти затем просматривались в полупринудительном порядке, в сопровождении скупых комментариев, типа: «Это мы с Семёнычем в Лондоне…» И далее в течение часа на экране происходило непонятное мелькание домов, людей, вывесок и облаков.

Таким же образом я познакомился с Японией и Америкой. Всё было, хотя и интересным, но чужим, и даже где-то пугающим.

Итак, вернувшись из Израиля, родители устроили видеопросмотр своего путешествия.

Отец прокомментировал: «Это мы едем на машине в Эйлат». (Вообще-то поездка в Эйлат из Беэр-Шевы берет около трех часов, но понятное дело, что садясь смотреть фильм, я этого не знал, а родители меня коварно не предупредили.)

И вот – на экране вид из окна машины. Пустыня. Там по дороге до Эйлата ничего другого-то и нет. Пустыня. Холмы. Пустыня. О! Ослик мелькнул! Пустыня. Опять. Иногда автобусные остановки. Но очень редко. Холмы. Пустыня. Так почти час.

Впереди очередная автобусная остановка. Видно издалека, что рядом кто-то стоит. Голос моего дяди, который ведет машину, поясняет, что это бедуинский мальчик продает фрукты. Кому он их продает в пустыне, не совсем понятно, но дядя говорит, что нужно купить, поскольку у бедуинов недорого.

Он останавливает машину, не доезжая остановки, и идет к маленькому смуглому торговцу фруктами. Пустыня. Синющее небо. Слепящее солнце. Дорожные указатели с незнакомыми буквами. Бедуинчик. Остановка. Экзотика в полный рост.

Отец продолжает все это снимать из машины, потом приближает всю сцену трансфокатором, и я вижу, что на бетонной стенке остановки большими черными буквами написано «Х…Й».

Всюду жизнь! Нормальная страна!

Именно в то мгновение я понял, что если придется – я там приживусь. И прижился!

Ладно. Когда мясо уже на огне, а мы махнули по две-три рюмки, и курящие закуривают, а некурящие машут руками, отгоняя дым, возникает некая трансцендентальная (ей-богу, я не выделываюсь, но другое слово не подходит!) пауза.

В эти мгновения, мне начинает казаться, что всё, произошедшее когда-то, было не со мной, а с кем-то другим. Я, улыбаясь мысленно, рассказываю истории, случившиеся давно или недавно. И понимаю, что фигурировал в них, как будто бы вовсе и не я. Но где же я тогда?

А от меня, собственно, осталась только улыбка, как от Чеширского кота. Да и та не видима никому, кроме меня самого.

Теперь вы представляете, как могут заморочить голову человеку несколько рюмок, выпитых почти натощак?

Но делать нечего, ведь я обещал рассказать кое-что. Пусть это станет поводом налить еще по одной. Надеюсь, что вас немного позабавят эти тосты… Тосты Чеширского кота, который исчезает, оставляя после себя лишь улыбку…

1. Девятый гипс

Я в сумасшедшем доме. Нет, все нормально. Я там работаю. Дежурю. Полчаса назад отправил одного больного в «Сороку». «Сорока» – не птица, это название большой больницы. Больница имени Сороки. Ну, не имени птицы, понятно. Такова была фамилия одного иудея, поучаствовавшего в организации сего учреждения.

Моше Сорока не был ни доктором медицины, ни вообще наук, а был назначен Бен-Гурионом на должность административного директора государственной службы здравоохранения. Мне никто не смог толком объяснить, почему он всюду записан, как профессор. Такое впечатление, что все его уже позабыли напрочь. Но не в этом суть.

Итак, больной этот, назовем его, ну скажем, Ицхак – был совершенно сумасшедшим. А что такого? Здесь все ненормальные… Но этот еще нес что ни попадя, как с горячки. Был он, конечно, в мании, но в мании какой-то нелепой. Вот бывают же у нормальных сумасшедших яркие красивые мании.

А у этого красавца мания, право слово, была просто дурацкая. Месяц назад он, веселясь и барабаня по стенам, сломал себе руку, уже будучи у нас, в Дурдоме. Мы послали его в «Сороку», он обещал вернуться, и вернулся. С гипсом, как у Никулина. Типа, бриллиантовая рука. Дня три он заставлял больных и персонал расписываться на гипсе на память. Когда место для автографов кончилось он, конечно, гипс сломал.

Я снова отправил его в «Сороку». Они положили более толстый гипс. Через два дня история повторилась.

Каждый новый раз, когда я писал направление ортопедам, кроме обязательной формальной фразы: «Спасибо за вашу помощь», я добавлял еще от себя лично, что-то вроде: «И за ваше терпение, и за ваш гуманизм,